РЕЦЕНЗИИ

Интервью Елены Езерской с Геннадием Нордом

Геннадий Норд — из тех знаковых имен 80-х, что стремительно возвраща-ются на орбиту современной российской эстрады. Но не как символ «ретро», а как знак обновления и возрождения того жанра, что прежде мы связывали с именами Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого. В 2007 году Геннадий Норд получил престижную премию «Серебряное перо России», …

— Для того жанра, который вы представляете, существует несколько оп-ределений: русский шансон, бардовская песня, авторская песня. Насколько спра-ведливы и адекватны эти определения по отношению к вашему творчеству, и есть ли у вас собственное определение того музыкального жанра, в котором вы работаете?
Есть, конечно, есть. Что такое «шансон» в переводе с французского языка? – песня. Я и работаю в жанре песни, сюжетной песни, слушать которую для любого человека должно быть увлекательно. Подобно тому, как это происходило с песнями Владимира Семеновича Высоцкого: он всегда ставил своего героя в какие-то опреде-ленные обстоятельства, замысливал для него сюжет и пытаелся посмотреть, как его лирический герой себя поведет, какой проявит характер. А герой часто брыкается и даже автору не поддается, но тем он и интересен – и тому, кто пишет, и тем, кто слушает. Писать о чем-то отвлеченном – девчонка в короткой юбчонке, поцелуй ме-ня везде, — это не для меня. Что же касается иных определений — я не люблю название «бардовская песня». Мы же не называем Шарля Азнавура бардом или менестрелем? Мы не говорим, что Тото Кутуньо пишет бардовские песни. А я работаю в том же стиле, в котором работают они. Я просто пою шансон, пою песню. Как поет ее мой любимый шансонье Сальвадоре Адамо. Мой жанр — это песня, которую я сам напи-сал и сам исполняю, все очень просто.

— Так, может быть, это скорее современный фольклор?
Фольклор – произведение народное. И для меня за честь, когда твое сочине-ние становится частью народной музыкальной культуры. Именно это случилось с одной из моих песен – «Этапы». Ее назвали «современным «Ванинским портом», если помните, была такая знаменитая «этапная песня» сталинских времен. Но это не главная тема моего творчества – прежде всего я пишу лирическую песню. Я пишу о любви. Да, в моих песнях есть упоминания о зоне, но еще и куда больше – о море, о горах, о войне, о любви. У меня более ста песен о войне, но я считаю, что этим ми-ром правит любовь. Поэтому всегда и везде, где бы ни был мой герой, он поет о люб-ви.

И меньше всего я задумываюсь о принадлежности своих песен к какому-то разряду. Хотя меня расстраивает, что название «русский шансон» связывается в мас-совом сознании с чем-то блатным. Название «русский шансон» когда-то придумали, чтобы объединить все многообразие авторской песни, создали радио, но почему-то на этом радио крутился, в основном, пласт блатной песни. Конечно, блатная песня – порождение России, нигде в мире мы этого больше не услышим. Блатную песню ро-дила наша русская зона, еще царская – песни подобные «Бродяге», старые тюремные романсы – все это родилось в дореволюционной России, в российских централах. Просто романс, городской романс, дворовая песня – все это есть и все это было, и это целый культурный пласт, и он никуда не денется, и люди в нем работают, и пишут. Но поскольку в жанре под названием «русский шансон» стали сначала раскручивать блатную песню, то это название сегодня ассоциируется именно с ней. И мне это не очень нравится.

Да, я шансонье, я – русский шансонье, потому что я пишу на русском, но это не значит, что я пишу блатную песню. Ни в одной своей песне я не использовал блатного жаргона. Да, иногда пишу о зоне. Но это в первую очередь песни о любви, о человеческих отношениях. В этих песнях я нет ничего блатного. Нет ни фени, ни блатного языка. Даже в «Лягухах», смешных четверостишьях, где довольно много острого, я ни разу не употребил мат или скабрезность.

— А как же ваше знаменитое:
…Хоть жужжишь ты как пчела,
не могу тебя принять.
Я всю жизнь себя блюла,
и блюду и буду блять!

А это будущее время глагола «блюсти, соблюдать». Хотя я и подобных дву-смысленностей тоже по большей части стараюсь избегать – это в моем творчестве единственный случай. У меня написано более восьми тысяч «лягух», а вот такая — единственная….

— А как родился этот странный литературный жанр «лягухи»?
«Лягухи» — это отдельный вид творчества. Вообще-то они — мои рубаи, четве-ростишия на злобу дня. Наверное, иные сказали бы – частушки. Но друзья нашли им более точное, более подходящее ко мне, к моему стилю определение. В одной из моих песен есть такие слова:
Наш мирок уныл и сух,
Даже дохнут мухи.
Ты лягух и я лягух,
Оба мы лягухи…

Сел эту песню друзьям, и кто-то из них вдруг сказал, как осенило – это же и есть твои четверостишия. Так название к ним и прилепилось. И теперь я сам удивля-юсь, как прежде этого не замечал – они и ведут себя как «лягухи»: выпрыгивают от 30 до 50 в день и время от времени кого-нибудь лягают – кого слегка, а кого и по-больнее.

— В выборе жизненного пути – песни –тоже кто-то на вас повлиял лично, или вот пришло и пришло — само, изнутри?
Свое первое стихотворение я написал в 7 классе, и оно даже было опублико-вано. В 9 классе я уже начал играть в театре. Это было время Высоцкого, Окуджавы, Галича. Звучали песни под гитару. Я тогда ходил в музыкальную школу по классу аккордеона, долго мучился. Надо было гаммы разучивать, а я человек неусидчивый — почему и прозу не пишу и даже для единственной прозаической своей книжки взял лишь процентов десять дневниковых записей, смешных, коротеньких… Ну не мог я эти гаммы разучивать! А гитара проще – в театре показали три аккорда, потом четы-ре, потом шесть. Потом начал и сам что-то подбирать. И пошло, и поехало, и в 9 классе первая песня родилась. Стихи-то уже писались, а тут вдруг как пробило, и од-новременно стал сочинять и мелодию, и слова. И получилась песенка, хотя я ее уже и не помню.

Но в фестивалях и конкурсах бардовской песни никогда не участвовал: не мо-гу я вот так — у костра, без удобств, мне душ нужен… Но песни пишутся, набрасы-ваю мелодию на гитаре, а для остального у меня есть аранжировщики. Мы оговари-ваем сначала то, что я хочу услышать, потом делаем набросок, потом делаем живые инструменты, добавляем что-то. Так что для шансона виртуозное владение инстру-ментом, на мой взгляд, и не обязательно.

— Можно сказать, что вы – режиссер собственной песни?
Да. И в музыкальном, да и в поэтическом плане. У меня около 800 песен, правда, я их сам никогда не считал. Так говорят друзья. Издано 24 альбома по 17-18 песен, из них, правда, 6 утеряно. Самые первые альбомы, что писались еще в домаш-них условиях, на магнитофонах «Темп», помните? Восемь альбомов лежат и ждут издания. А еще масса разрозненных песен, которые не вошли в альбомы. Пишется, и хорошо.

— Значит, в начале все же было слово?
Американцы очень часто задают этот вопрос — что сначала – стихи или музы-ка? И сами же отвечают: сначала контракт. Я в первую очередь поэт. Конечно, пишу и музыку. Но для меня важно слово. Я до сегодняшнего дня сам не могу в себе разо-браться – что прежде. У меня есть стихи, которые никогда не станут песнями, у них нет мелодии. Я могу писать стихи без мелодии. За них как раз меня и награждали, давали звание поэта года – в 2002 году в русском зарубежье и т.д. Но это просто сти-хи.

А вот песня рождается вместе с музыкой. Возникает строчка – и сразу с мело-дией. И на эту мелодию сразу ложится следующая строчка, и пошло, поехало. Бывает так, что песня рождается очень быстро. А бывает, что я ее мучаю несколько дней. Как-то были мы с одним приятелем в ресторане, а обслуживала нас его родственни-ца, и звали ее Маргарита. Он мне говорит: напиши песню про Маргариту. Говорю – напишу. А он – дня за три напишешь? – Да нет, сейчас напишу. И за 20 минут на салфетке написал песню. Она и сегодня звучит, «Марго» называется. Бывает так – вот вылилась на бумагу сразу, без исправлений. Это бывает редко, но бывает.

А иногда мучаешь ее долго – думаешь, меняешь. Недавно мой продюсер по-просил написать песню про Рублевку. Написал, но один куплет мне не очень нравил-ся, он как-то сужал мысль и говорил конкретно о человеке, который занимался кон-кретным бизнесом. А там ведь всякие люди живут и много чем занимаются. Мучил этот один куплет недели две. добил, и получилось общо, хорошо, и песня пошла. Сделал такой музыкальный вариант – не шансонный, а поп-шансонный. Попсовые барабаны, рок-гитара…

А еще, знаете, мне очень хочется отличаться от того, что звучит сегодня., Один ритм. А мне очень нравится музыка 70-80-х годов, она мелодичнее. Поэтому многие мелодии, многие аранжировки мы искусственно стилизуем под те годы. Мне говорят: вот, устаревшая аранжировка. Да она не устаревшая, она специально сдела-на под то время. Такое сознательное ретро.

— Ваше отношение к сегодняшней эстраде, разнообразию жанров на ней?
Если честно, попсу не люблю. А вообще любое творчество имеет право на жизнь. Эстрадная песня – хорошо, рок – тоже хорошо. Если человек творит что-то, то это уже хорошо, только надо непременно, чтобы это доходило до людей. Любое проявление творчества имеет право на жизнь. Любое, если оно нужно людям, дохо-дит до людей, сделано для людей. «Ты целуй меня везде» — это, по-моему, группа «Руки вверх»? А если у них руки вверх, то представляете, чем они пишут? Или вот о чем поет Глюкоза? «Моя честная ё». Лично я не понимаю. Я не разбираюсь в живо-писи, но мне очень нравятся некоторые картины. Возьмем квадрат Малевича: это но-чью бригада негров разгружает вагон с углем. Конечно, шутка. Но творчество долж-но как-то влиять на человека. Оно должно куда-то вести. Лучше – чтобы к свету.

— Можно ли говорить о ренессансе авторской песни и если да, то с чем Вы это связываете? Ведь одно время барды ушли в подполье, потому что стали ни-кому не нужны. А теперь?
В последнее время люди опять начали слушать слово. Недавно я выступал на корпоративе, собралась определенная группа людей, казалось бы, весьма далеких от творчества, от поэзии. Так вот: они слушали не только музыку, они слушали слова. Это так замечательно, что люди потянулись за словом! Я не знаю, что вторично. Для меня, наверное, музыка вторична. Как говорил Булат Шавлович, музыка помогает слову быстрее дойти до сознания. Поэтому музыка очень важна именно для того, чтобы донести слово до человека. И то, что пошли люди в залы на слово – это тоже здорово. Вот и вернулись люди, пишущие авторскую песню, серьезные стихи. Не сло-ва, не тексты, а именно стихи, положенные на музыку. Они стали возвращаться на сцену. Это замечательный показатель развития духовности народа, потому что вна-чале все-таки было слово, а потом уже все остальное. Это показатель того, что страна не теряет свою культуру и, надеюсь, не потеряет.

— О вас говорят: О, это канадский Александр Розенбаум. Как Вы относи-тесь к таким сравнениям?
Когда-то в одной статье меня сравнили и с Марком Бернесом, и с Владимиром Высоцким. А потом по моему родному городу Монреалю пошел слушок, что я сам про себя это написал. Я не хочу быть похожим ни на кого. Для меня будет, наверное, самая лучшая награда, когда про кого-нибудь скажут: вот он как Геннадий Норд. Я не хочу быть похож на Розенбаума, хотя мне очень нравится его творчество. Я пре-клоняюсь перед Высоцким, перед Бернесом.. Но я не хочу быть похожим и не хочу подражать. Я хочу быть самим собой.

Я был и останусь Нордом, и я против сравнений, хотя это высокая честь и я благодарен тем, кто меня сравнивает. Но лучше бы они говорили, что я не похож на кого-то, а так, сам по себе.

— А как живется русской авторской песне на Западе? Неужели она там есть? Неужели есть аудитория, потребность, среда для ее исполнения, за ис-ключением, разумеется русскоязычной, эмигрантской аудитории?
Начну издалека. Возьмем того же Тото Кутуньо. Его мало знают в мире, Только в в двух странах – Италии и России. Если хочешь, чтобы тебя знали в мире, надо петь на английском языке – это международный язык песни. Селин Дион, кото-рая живет в Квебеке, в Монреале пока пела на французском языке была неизвестна. А как только запела на английском – сразу стала звездой мировой эстрады.

Но я ни петь, ни писать на английском или французском я никогда не смогу. Я, ко-нечно, могу говорить на них — пообщаться с людьми, решить какие-то проблемы, но написать песню… Я всю жизнь писал на русском, русский язык – мой инструмент. Дети мои, может быть, что-то и напишут на английском или французском, хотя у них нет творческой жилки, но вопрос не в этом. Они уже канадцы, на английском, на французским говорят свободно. А мы-то не станем ни канадцами, ни французами, ни англичанами, ни итальянцами. Я пишу и буду писать на русском, и мои слушатели, где бы они ни жили, принимают это как данность. Таково свойство шансона. Вот слушаем мы того же Тото Кутуньо и часто не знаем дословно, о чем он поет, но ме-лодика стиха, речи, манера подачи дают нам возможность понимать это. То же самое стараюсь делать я на русском. И на моих концертах бывают англо-франко говорящие зрители. Недавно у меня в Оттаве был концерт, его снимал один из местных те-леканалов местных – два таких совсем черных парня-оператора. Они ни слова не понимали по-русски. Но после концерта подошли и благодарили, говорили, что им понравилось. Значит, что-то поняли. Есть ведь мелодия, интонации голоса, манера подачи. А это понятно на любом языке.

Но вообще-то, пою для говорящих по-русски. А бывших наших граждан неве-роятно много по всему миру. Много русских в США, Канаде и даже в Мексике. Я уже не говорю про Францию, Германию. Но сколько можно выступать перед эмиг-рантами? Поэтому Россия, Россия… Здесь основной слушатель, основная его масса.

— А что уезжали-то?
Причин ни политических, ни экономических не было. Была чисто семейная причина, а когда все разрешилось и глаза открылись, это был уже 1991 год, страны, куда возвращаться, больше не было. А Канада принимала и принимает, слава Богу. Природа, погода те же, что здесь. Ментальность другая. И это, наверное, единствен-ная страна в мире, где прямо в первом пункте Конституции написано, что Канада яв-ляется страной эмигрантов, там все эмигранты.. Там подскажут слово, подведут, по-кажут, помогут, потому что все эмигранты, во втором, третьем, четвертом поколени-ях. В Канаде не маленькое население, там тихо, там хорошо работается. В прошлом году за один на февраль написал книгу. Видимо, она в голове-то сидела, а потом за месяц родилась. Никто меня не трогал, я и писал – идеальное место для того, чтобы писать, никто не мешает. Конечно, писать можно и на коленке – была б коленка, была б ручка. Но все-таки дома у компьютера сподручней.

— А как лучше пишется – по заказу или без?
Я не умею писать стихи, например, на день рожденья. У меня есть приятель, который легко это делает и пишет к дням рожденья, юбилеям, свадьбам и т.д. Ничего другого он написать не может, а это у него получается просто великолепно: узнает какие-то подробности про человека и так хорошо выходит.

Я не могу писать на заказ, я могу писать только то, что идет от души. Правда, иногда мне заказывают песню. Но это делает мой продюсер. Поэтому я это заказом не считаю. Просто он подбрасывает мне тему, я с ней хожу-хожу, а потом выдаю ра-боту. Если идею в меня вбрасывают, я ее вынашиваю, переживаю как свою. По Ка-кой же это заказ?

— В последнее время многие артисты стараются быть сами себе продюсе-рами. При этом известно, что самопродюсирование разрушает. Как вы решаете эту проблему?
Можно самому себя продавать. Но представьте: вот эта солонка как сама себя продать сможет? Мне повезло в том плане, что мои продюсеры – мои очень хорошие друзья, влюбленные в мои творчество. Генеральный продюсер Олег Владимирович Сидоров. Он создал продюсерский центр, который называется Норд-Продакшн. Мое дело написать, выйти на сцену и спеть. Остальное – его идеи и реализация. Вот мод-но стало сейчас выпускать электронные книги. Так продюсер меня заставил месяц ходить в студию записываться. Вот-вот электронная книга выйдет. Я благодарен ему за все и не страшно, если что-то не получается сразу.

В первую очередь ценна поддержка. А она у меня тройная: продюсерский центр, Международная федерация русскоязычных писателей во главе с Олегом Во-ловиком, которая подала меня в этом году на присвоение звания заслуженного арти-ста России и Союз писателей Москвы, который возглавляет замечательный человек – Римма Казакова, с которой мы очень дружны. Она всегда безотказно даст совет, по-может, подскажет. Это очень важно, когда тебя поддерживают.

— Я так понимаю, что понятие эмиграции для Вас не существует?
А я и не уезжал никуда!.. У меня даже стихотворение такое есть, «Космполит» называется. Я здесь как дома, я и там как дома. Я проехал очень много стран мира – я и там как дома. Везде, где есть русский язык, я думаю. А он сейчас есть во всех стра-нах мира. Есть русский язык – значит я дома, нет – у меня ностальгия. У меня есть чувство родины, а это, как известно, самая безответная любовь. Я очень люблю Рос-сию. Я тут вырос, это мой дом, и потом мы опять приходим к тому, что русский язык – мой родной, это мой инструмент. Я могу на нем писать, говорить, общаться. Но я могу это делать и в любой другой стране. Когда занавес-то лопнул и наши люди по-ехали – и в Германию, и в Голландию, во Францию… Сейчас до утра страны будем перечислять. Русские есть везде и везде можно выступать. Как-то в бывшей восточ-ной Германии иду по Дрездену и радуюсь – повсюду сплошная русская речь. Я ду-маю, а где же немцы-то? И то же потом в Париже.

Я даже написал: По Европе ходит кучей Наш великий и могучий… Русский язык на самом деле реальный язык международного общения. И хо-рошо было бы, чтобы его официально признали таковым. Я со своей стороны все бу-ду для этого делать. Потому что пока он есть, меня будут понимать и, значит, мне будет к кому обращаться. А для творческого человека это невероятно важно – поде-литься тем, что сумел создать, мы ведь, сами же знаете, без этого не можем. Особен-но когда можно поделиться не с одним-двумя близкими друзьями, а целый зал сидит и тебя слушает, тысячи глаз смотрят – это очень греет душу. А пока есть русский язык, душа все время греется.

К списку рецензий